КИРБА

Рокотянский Николай Петрович

Родители

Родился в середине тридцатых годов прошлого века, перед самой страшной войною в истории человечества, унесшей миллионы людских жизней, разъединившей и разбросавшей по огромной земле родственные души тысяч российских семей, принесшей невиданное горе, лишения и разруху в стране.

Родители мои приехали в Сибирь в начале прошлого двадцатого века - заселять и осваивать безлюдные просторы России во благо ее богатства. Приехали они еще не женатыми молодым людьми. Мама Настя родом из Полтавщины, а отец Петр из донских Казаков. Приезжали тогда большими группами из нескольких родственных семей, чтобы легче было выжить в неизвестной далекой сторонушке. Приезжие образовали новую деревню в степи у озера и назвали ее Дмитриевкой, на месте хакасского стойбища «Чалпан» родители поженились, народили детей. Всего нас было семеро у родителей. Было много двоюродных сестер и братьев, теток и дядек, других дальних родственников. Уже с двух - трехлетнего возраста я хорошо помню отдельные эпизоды из жизни нашей семьи, а с возрастом и события всего села и района. Но самой неизгладимой оказалась память о войне.

Война моего детства

Война для меня, как и для всех была войною беспощадной со слезами и горем, с потерею родных и близких. Дело в малом. Каждый человек индивидуален в своей личности и на одни и те же события смотрит по-разному в силу своего характера, ума, воспитания и анализа происходящего. Я на сто процентов уверен, что многие сверстники моего поколения пережили войну еще труднее, чем пришлось мне. И мне хочется предоставить некоторую возможность нынешнему молодому человеку заглянуть как в щелочку приоткрытого окна, на мое детство и на одной человеческой судьбе увидеть и осмыслить хотя бы малую толику того, что досталось перенести многим детям войны. Я не литературный художник и попытаюсь изложить как смогу, своим языком скажу откровенно - вспоминать о войне не хочется. Во всяком случае, не часто. Просто бывает случайно или в беседе с кем-то, нахлынут на тебя воспоминания о каком-то отдельном эпизоде из далекого твоего детства. Иногда, просто смешном или, по-детски наивном поступке, а то и вообще бесшабашной выходке. Ведь дети не всегда, как взрослые, воспринимают горе, слезы, безысходность. Так и мы в войну полуголодные, полураздетые могли разыграться на улице, забывая обо всем, попинать по дороге из школы кизяк, как современную шайбу, добивая последние дырявые валенки, или брали крепости, сделанные на высоких сугробах из снежных глыб, осыпая друг друга снежками. Вот такие эпизоды, иногда, как молнии пронизывают твое сознание о том далеком детстве.

Так уже получилось, что мое детство совпало с войною и послевоенным периодом жизни нашей страны. Когда началась война мне было пять лет. Прошло с тех пор почти, семьдесят лет, а я все помню, как будто это было вчера. Когда из «тарелки» радио (репродуктор похожий на тарелку) прозвучало объявление, что фашистская германия вероломно напала на Советский Союз, все старшие в доме притихли. Первой захныкала мать. Она знала что такое война, а еще, что совсем недавно ушел на срочную службу ее средний сын, Ваня (мой брат) и подсознательно почувствовала, что может никогда больше его не увидит.

Старший сын, Павлик (мой второй брат) только что отслужил срочную службу и был дома, однако молча, стал собирать в котомку вещи первой необходимости, потому что знал - рядовой запаса первой категории должен явиться на призывной пункт по первому зову властей. Через пару дней таких, с группой парней таких же, как он, его забрали на фронт. Тут уже ревели все и мать и четверо сестер и я, заревевший, очевидно по принципу - разве плачут, то почему я должен молчать, мало еще понимая, что к чему.

Нас детей и родителей было семеро - трое братьев и четверо сестер. Восьмой ребенок умер в мальстве. На проводах сына отец молчал. Год назад он сам только вернулся с войны с белофиннами. У него на этот счет были свои соображения, которые он выскажет, буквально, через неделю при встрече с нашим соседом дядькой Черновым. Распив пол четверти самогонки на двоих, он как бывший донской казак, заявил убедительным ревом: «В грабе мы видели Гитлера. Через два - три месяца мы переломаем кости всей его армии». Видно вспомнил свой опыт, как ему самому в гражданскую войну, когда, по Сибири бродили отряды адмирала Колчака, есаул выбил зубы, а его молодчики переломали ребра и обморозили руки и ноги за то, что в нашем доме прятался партизан Гапченко из отряда красного командира Кравченко, сбежавшего из белогвардейцев. После белогвардейских плеток отец долго очухивался и ста пить по-черному и бить мать. Вот и на этот раз ошибся отец Петро про гроб Гитлеру. Хорошо помню, как в январе 1942 года его забирали на фронт полубольного и осунувшегося, но хорохорившегося под хмельком выпитой самогонки. Я слышал как он, прощаясь с мамой, наказывал беречь детей и ждать его. Они там не долго будут. Переломают кости Гитлеру и с дружками-односельчанами с победой вернуться домой.

Через месяца полтора-два мама получила телеграмму «Ваш муж и отец геройски погиб под Псковом». Мама почему-то мало плакала при нас. Может где тайком вытирала слезы, а может надеялась, что еще два сына Павел и Иван воюют и отомстят за отца. Вскоре среднюю сестру забрали в Новокузнецк на какой-то завод, где они изготавливали деревянные приклады к автоматам. Вторую шестнадцатилетнюю сестру послали от колхоза в тайгу Саянскую пилить лес для нужд колхоза на всю зиму. Самую старшую сестру Нюру послали учиться на трактористку, потому что мужиков забрали на фронт и на тракторах стали работать девчата. Трактора тогда были похожи немного на современные. Весь железный без кабины, с железным сидением. Зимою он накалялся от мороза, а летом от жары, от которых не было спасения. Дома мы остались втроем - мама и я с трехлетней сестренкой. Зиму как-то пережили на старых запасах хлеба, которые заработали мужчины. Теперь уже работали практически, одна старшая сестра на тракторе, а маму вызывали на работу только в горячую пору сбора урожая. Надо было ухаживать за нами. Иногда ей давали работу на дом - печь хлеб для колхозной столовой. У нас была большая русская печь и председатель знал, что мама печет вкусный хлеб, а главное уже проверили, что будет сама голодная, но колхозного не возьмет. Эту божескую заповедь «Не укради» она и нам привила. Я ее пронес через всю жизнь. Одной сестре Нюре трудно было прокормить нас четверых, весь почти урожай пшеницы увозили на элеваторы для хранения по призыву партии: «Все для фронта, все для победы». Надо было кормить солдат рабочих городов и малых сел. Деревенским жителям стали выдавать за проработанное время года только некачественное зерно или отходы от переработки зерна. Бывало пшеница не дозреет или попрела под дождем и ее отдавали колхозникам. Стали давать людям зерна травы соболька. В основном люди стали питаться продуктами своего огорода - картошкой, капустой, свеклой, репкой и др. Начался голод в селах и деревнях по всей стране и в моем Чалпане(старо название) теперешней Дмитриевки тоже. Как на грех все четыре года войны выдалась в нашем крае страшная засуха. Большая часть урожая сгорала на корню. Помню верующие бабушки после многодневной жары с иконами и молитвами шли толпою к кладбищу и просили всевышнего послать дождя на высыхающие поля. Да видно сильно нагрешили люди, чтобы так сразу Бог смилостивился. Люди должны заранее думать о последствиях своего греха. К тому времени многих из нас партия отлучила от веры в Бога, а верить только в нее. Летом было немного легче прожить. Я ловил сусликов, их в те годы было очень много. Часть урожая хотя и высыхала, но для них хватало. Они делали запасы зерна на зиму в своих норах и были довольно упитанными зверьками. Шкурки мы сушили, накапливали штук по 50 или 100 и сдавали потом в магазин свой деревенский или приемщику, который специально ездил по району и принимал шкурки, а за них отоваривал крупою пшена или гречихи или деньгами отдавал, кто как желал. За каждую шкурку давал по пять, иногда по шесть копеек. Наловил, например, пятьдесят сусликов, сдал пятьдесят шкурок продавцу по пять копеек за шкурку. На эту сумму кроме продуктов мог взять керосина, которым заправляли керосиновые лампы и вечерами освещали дом. Электричества в те годы у нас в деревне не было. Освещали помещение лампами керосиновыми, да лучинами. Ну а мясо суслика мама вымачивала часа два вроде, а потом, варила суп, добавив в него картошку, листьев лебеды или крапивы. Получалась довольно не плохая еда. Вот только хлеб был из семя травы соболька, колосья соболька немного похожи на колосья проса, только зернышки у него гораздо мельче. Их мололи на мельнице и из этой травяной муки и вареной картошки для связки. Без пшеничной муки и картошки булки из соболька трудно было сбить в кучу, они рассыпались и трескались при выпечке. Когда поешь такого хлеба, а ели каждый день с похлебкою, то потом трудно было(простите меня) сходить в туалет, опростаться. От такого питания люди, особенно дети болели гастритами, коликами и т.д. Эта масса затвердевала в кишечнике и у многих вызывала запоры. Некоторые по нескольку дней не могли сходить в туалет. Однажды старшая сестра заметила, что я часто хожу в туалет и подумала что у меня диарея (понос), а у меня наоборот не выходил кал. Она тогда посоветовала мне взять палочку, идти в туалет, напрягаться со всей силы и ковырять потихоньку в заднем проходе застрявшую массу кала. Я отломил из сухой толстой травы стебелек и сделал, как научила сестра. В результате пришел домой с грязными руками и кровью на пальчиках.  Я, оказывается, проколол где-то задний проход, и мама долго лечила меня, прикладывая какие-то свои мази. Потом через много лет мне сделали четыре операции на прямой кишке, но проблемы остались и по сей день. Это давние отголоски той войны и стыдно и противно об этом говорить, но это факты моей жизни.

На третий год войны меня по возрасту отправили в первый класс, в школу. Мама сшила из какой-то тряпицы сумку для книг, выкроила из мешка большого, в котором возят зерно мне штанишки, выкрасили их в краске, полученной выпаркой корней из какого-то дерева и, я как все дети пошел первого сентября учиться. Обучался я недолго. Подули декабрьские вьюги-метели, намели огромные сугробы выше крыши дома, ударили морозы. Валенки у нас на всю семью были одни, и те дырявые. Носили мы их по очереди, намотав портянки. Утром мама рано управлялась по долгу, а потом отдавала их мне идти в школу. Сама оставалась в каких-то калошах. И вот шагая в школу я проваливался в сугробе. Ноги мои через дырки в подошве проваливались в сугроб, а валенки с портянками оставались выше колен и я босыми ногами побежал назад домой, благо было еще не далеко. Мама, увидев меня в таком положении, заплакала, погладила меня по головке и сказала утешающую речь: «ладно сынок, ты еще маленький, пойдешь в школу на другой год» В следующем году я проучился в первом классе чуть дольше. Пошел в 1945 год. Наши войска уже гнали фашистов к своему Берлину. Люди радовались и ждали скорой кончины войны. Но в нашей стране были съедены почти все запасы продовольствия. Люди голодовали. Говорят, одна беда не приходит почтальон принес в дом телеграмму: «Геройски погиб ваш сын Иван». Мама грохнулась на пол и стала биться головою об него. Прибежавшие соседки, кое-как , откачали ее, несколько раз терявшую сознание. Мы тоже ревели с сестрами. Соседки говорили матери, что может это ошибка, может он попал в плен или ранен и лежит в госпитале. Потом она до конца своей жизни ждала своего сына Ивана, не верила, что он погиб.

Последние дни мама варила нам какую-то вкусную похлебку с мясом, но кусочек мяса, который она мне подсовывала, почему-то не прожевывался, сколько бы его не жевал. Оказывается, что она вспомнила, что в погребе лежит шкура из молодого теленка, которого завалили еще осенью. От влаги шкура «зацвела» покрылась плесенью. Она большими ножницами, которыми стригут овец, резала шкуру на меленькие кусочки обжигала шерсть в печке на слабом огне и ложила в чугунок варить суп. При долгой варке она набухала, издавала мясной вкус, но сколько ее не жуй, она как резина не разжевывалась. И вот где-то в феврале месяце, когда она сварила последний кусочек шкуры, она поняла что завтра дети, и она будут голодать. Дня через два к нам зашла тетка, отцова сестра и, увидев такую «картину» ушла к председателю колхоза и рассказала ему, что семья голодает. Думала что он распорядится выдать муки из колхозных запасов. Но закрома колхозные тоже были пустыми. Через несколько дней приехала к нам какая-то комиссия из района, осмотрела дом, наличие продуктов съедобных и убедившись что ничего съедобного нет увезла нас с сестренкой Надей младше меня на три года в детский дом в деревню Калы нашего района. Там недавно открыли детский дом в здание школы для таких же, как и мы голодающих детей.

Наступил февраль, и учение мое в первом классе закончилось. Я почему-то категорически отказывался заканчивать первый класс в новом учреждении. Посидел один раз на уроке с незнакомыми детьми, и мне это сильно удручило, и я стал сбегать с уроков прятаться по всяким кладовкам, а потом от меня просто отказались воспитатели, полагая, что и так все скоро закончиться.

Действительно через три месяца закончилась война. Весь народ и взрослые, и дети ликовали от радости. А мы детдомовские от надежды, что скоро нас развезут по домам. Хотя мы и поправились от хорошего питания, но скучали по родителям. Через три месяца домой с фронта возвратился мой самый старший брат Павел и забрал нас с сестренкой домой. Было лето. И хотя дома было еще голодно, но подрастали на огороде овощи: огурцы, морковь, картофель подкапывали еще небольшой и выкручивались как-то с питанием.  Потом пришла осень, созрел новый урожай пшеницы, гречихи. Нас ребятишек учителя организовали собирать колоски за комбайном, который при жатве терял их по полю. Мы их мяли в руках и наедались свежей пшенички, а дома мама варила початки кочанов кукурузы, парила репу. Война закончилась и колхозникам с нового урожая выдали чуть больше зерна, чем прежде. А для меня война еще продолжалась в другом измерении. Брат уехал в другую деревню за Абакан и стал работать трактористом. Чтобы облегчить участь матери в доме, он взял меня с собою, чтобы хоть одного прокормить самому. Все маме легче будет. Деревушка состояла из пяти домиков, школы там не было. Жильцы, у которых были дети, отправляли их учиться в Абакан. У нас же не было родственников в городе, и я снова целый учебный год, как говориться бил баклуши. Это все были отголоски прошедшей войны. Правда, я все-таки буквы «Букваря» за два года выучил и теперь читал по слогам «Историю коммунистической партии», которую изучал брат. Он был партийным человеком. На следующий год я вернулся в свою родную деревню и меня с нового учебного года посадили во второй класс, не смотря на то, что я и первый-то не заканчивал. Учился я потом до седьмого класса хорошо. За окончание начальной школы нас «хорошистов» нас наградили похвальными грамотами и изображением Ленина и Сталина, за хорошие успехи в учебе и примерное поведение.

Летом мы десятилетние пацаны уже работали, помогая колхозу убирать сено, собирать картофель после выкапывания старшими людьми. Особенно мне понравилось работать на сенокосе. Нам надо было на больших граблях (их называли «волокушей») волооком подвозить сено к скирде или зарод, как у нас называли большие копны. Бригада женщин вилами складывала привезенные нами кучки сена, в эти самые скирды. Весь день ездишь верхом на лошади, подстелив на ее спину старую фуфайченку, и любуешься простором бескрайней степи, теплому солнцу, стрекочущему суслику или кузнечику.   Любуешься тем, что нет уже войны, что тебя накормят в обеденный перерыв колхозные повара и радуешься, дома не плачет мама. За лето мы зарабатывали несколько трудодней, сколько лет отработал за лето, столько и трудодней. Потом за каждый трудодень давали с нового урожая  определенный вес зерна. Например, за каждый трудовой день всем колхозникам положено получить по одному килограмму зерна я за лето проработал 70 дней. Умножьте 70 дней на один килограмм. Это большая помощь семье. Что-то заработает еще мама и старшая сестра, поэтому все деревенские мальчишки старались не пропускать рабочие дни и уже точно не упускали момента похвастаться друг другу, если он получил больше зерна чем ты. Конечно, в таком возрасте не очень хотелось рано просыпаться по утрам. Хотелось очень поспать, а днем сходит на озеро порыбачить. Но бригадир каждое утро подъезжал на лошади к дому и будил, чтобы встали с постели и бежали на конюшню ловить своих лошадей и ехать в поле.

Отдыхать приходилось только в ненастные дни. В военное время на детей ложилась дополнительная домашняя нагрузка. Родители целыми днями были заняты на колхозной работе, а мы должны были выполнять домашние дела: полоть грядки, пасти гусей или теленка недалеко от дома, убирать навоз в стойке, особенно зимою, мыть полы и тд. Кроме всего мы ходили с корзинками в поле и собирали подсохшие «лепешки» коровьего помета «кизяка» чтобы зимою им топить печки в доме. Наша деревня расположена в степи. Дров нет, угля в то время тоже трудно было достать, потому что не было денег купить, и не на чем было привезти. Была одна машина для груза в полторы тонны «полуторка», которую использовали для колхозных  нужд. Поэтому зимою топили печи кизяками, соломою, камышом. Иногда когда уже совсем нечем было топить печи, мама ходила к кузнецу, набирала в мешок уже холодные, сгоревшие в кузнечной топке угли, и дома засыпала их в печку. Разжигала их снова соломой, и они начинали не гореть пламенем, а тлеть. Кирпичи нагревались, и в избе становилось теплее.

Отогревались мы зимою в основном на русской печке, когда мама пекла хлеб в ней. Однажды зимою я взял саночки и пошел через гору в небольшой тольничок в 5-6 км от деревни, чтобы там набрать сухих поломанных веток для растопки печки. Было мне лет 9-10 тогда. Я наломал сухих веток  по размеру санок, привязал их веревкой и пошел домой. Когда уже с пригорка показалась деревня, сзади послышался топот скота, оглянувшись я увидел что мимо меня, подняв хвосты верх, несется небольшое стадо коров, а за ними наметом бегут два волка, я их принял за собак. В вону в наших краях развелось много волков. Мужиков не было их никто не пугал. Обнаглев, они ночами заходили в деревню, драли собак, разрывали земляные потолки сарайчиков и резали скот. И как обычно не одну, а сколько было в хлеву. На этот раз не обращая внимания, на какого-то пацана, они гнались за добычей покрупнее. Однако бросив санки с дровишками, я не помню, как очутился в деревне. Мама была напугана. Мы со старшей сестрой привезли свой возик веток домой через пару часов. Но больше за дровишками меня не пустили родители. А вообще с волками у меня было потом еще много встреч. Но об этом в другой раз как-нибудь.

Хочу с большой доброжелательностью сказать о моих сверстниках односельчанах, детях моего поколения, что большинство из них выросли и стали великими тружениками нашей страны. Каждый нашел свое место или обрабатывая пашню или стали строителями, учителями или просто рабочими. Все мы посвятили свои жизни на восстановление разрушенных войною городов, заводов, дорог. Придумывали и внедряли идеи и модели производства энергии, промышленности, сельского хозяйства. Это в основном добрые отзывчивые люди, которые откликнулись на чужую беду, потому что сами в тяжелую годину испытали на себе ласку и помощь от других. В детстве нашем нам не пришлось сутками пялить глаза в телевизор, ходить по улице с приложенным к ушам транзистором или мобильником, не прожигали зря время на дискотеках или в барах ежедневно заливая приятную жидкость, от которой так клево кружиться голова и вся жизнь кажется раем. Для таких становится нормой не работать. Не любить, не воспитывать, а жить за счет бабушек, дедушек и даже своих детей, на которых получают детские пособия, какие-то копейки. Как будто пробежало мимо от них то время, которое формировало нас - детей военного поколения быть трудолюбивыми, заботиться о ближних своих, быть неравнодушными к чужой беде.

Так что же спросите, чтобы вырасти нормальными людьми. Надо войну? Да ни в коем случае! Война-это самое страшное из всех страшных бед на земле и кого она коснулась своим черным крылом, никогда ее не пожелает. Просто надо некоторым современникам читать больше историю нашей страны и иногда обращаться к доктору полечить голову, чтобы трезво глядеть на проходящую жизнь. Вот и весь сказ.

Мирная жизнь

В 1955 году окончилось мое детство и юность. Меня призвали на срочную службу в советскую армию. После десятимесячной учебы в городе Барнауле на авиационных механиков меня отправили служить в авиационный полк в город Тверь, где и проходила моя трехлетняя служба. Попал я в эскадрилью самолетов-разведчиков. Сначала это были ИЛ-28, а потом МИГ-17. После войны прошло всего десять лет. Старые пропеллерные самолеты в военной авиации заменялись новыми с реактивными двигателями. Все время приходилось повышать свои знания в изучении техники. В армии появились новые друзья, приобретался опыт анализа всего происходящего в стране и в мире с политической точки зрения. В первые стал выступать  в художественной самодеятельности на «Большой» сцене, то есть с большим числом участников в своем полку и в гарнизоне. С тех пор и по сей день в меру своих возможностей я участвую в клубных мероприятиях.

В конце 1958 года закончилась моя служба и мы с несколькими сослуживцами завербовались на шахты заполярья в город Воркута, чтобы подзаработать денег на одежду и дальнейшую жизнь. Три года пролетели как  миг. Там я женился, родилась дочь, повстречал новых друзей, накопил новых незабываемых впечатлений от северных ночных  сполохов (сияний), от цветущей летней тундры с незакатным ночным солнцем, от радости и наслаждения мирной трудовой жизнью. В начале 60-х годов уехали с семьею на мою родину в деревню Дмитриевка. Сначала работал в кузнице подручным кузнеца (молотобойцем). Затем был бригадиром строительной бригады в совхозе, потом заведующим деревенским клубом, потому как самоучкой научился играть на баяне.

В 1964 году меня пригласили работать в Кирбинскую восьмилетнюю школу. С этого момента началась новая страница моей культурно просветительской жизни, которая продолжается по сей день. Хотя у меня не было педагогического образования мне позволили вест уроки физкультуры, рисования, черчения и пения. Правда, к этому времени я поступил на заочное отделение Красноярского Краевого культпросветущилища. Музыка стала моей любовью. Рисованием я увлекался с детства. Черчение за два-три года я знал уже на том уровне, что стал выполнять контрольные работы тем, кто учился в государственных училищах и надо было выполнять контрольные чертежи. Физкультура и гимнастика живут, как говорится, в моей крови. Если бы не они я бы сейчас не писал эти строки. Так что за двадцать лет работы в школе эти предметы преподаваемые мною не вызывали у инспекторов большого сомнения. По совместительству я работал еще музыкальным работником в детских садиках  поселка. Тридцать пять лет отданы малышам. О работе с детьми у меня остались самые теплые воспоминания. Школьные детские хоры, агитбригады, выступления на полевых станах  и животноводческих фермах приносили радость самим детям и удовлетворение взрослым и мне. За эти годы получил много почетных грамот от местного дореспубликанского уровня. Был победителем и награжден знаком «Победитель социального соревнования 1976», награжден медалью «Ветеран труда» в 1984года. Последние двадцать лет до выхода на пенсию работал художественным руководителем в Кирбинском СДК. Среди обычной работы клуба помнится яркие, заметные выступления нашего коллектива на районных и республиканских смотрах художественной самодеятельности. Так в 1985 году наш коллектив был признан лучшим в районном смотре, посвященном 40-летию великой Победы.

В2005 году наша фольклорная группа завоевала диплом первой степени на республиканском фестивале фольклорного творчества городов и сел Хакассии.

В 2008 году мне было присвоено звание «Почетный гражданин» Бейского района. В настоящее время являюсь членом совета ветеранов села, осуществляю музыкальное оформление некоторых выступлений коллектива на гражданских и обрядовых праздниках.

Моя гражданская позиция унаследовала от мамы- не укради, не обижай, помоги нуждающемуся чем можешь!

Да поможет мне в этом Бог!

20.01.2010г.